Пермская опера показала в конкурсе «Кармен». Не могу присовокупить: Жоржа Бизе — музыка там лишь фон к действу, придуманному Константином Богомоловым. Кто-то этот опыт отрицает с порога, кто-то в абсолютном восторге. Я убежден, что он ведет в тупик.
Действие помещено в бабелевскую Одессу 1913-го. Кармен — будущая Шейндля-Сура Лейбовна Соломониак, она же Сонька Золотая ручка. Хотя остроумно подправленная инструментовка партитуры напомнит, что и в еврейке Кармен было нечто испанистое. Хозе — русский солдат из деревни Небезеево под Архангельском, пришибленный и очень набожный; чтобы это удостоверить, явится поп с православной молитвой. Эскамильо — звезда фильма "Тореадор-8", который снимает халтурная киногруппа. В одесском шантане споют "На Богатяновской открылася пивная, там собиралася компания блатная…", мама солдата затянет "Храни тебя, сынок" Малинина, слушаем также "Думы окаянные" Юлия Кима и "Гайдамаков" Тараса Шевченко. Это только первый акт — сами понимаете, что остается на долю Бизе.
Да и что нам до Бизе, если мы по уши в другой культурной среде! Уже на увертюре восемь молодцов в ермолках суетливо перебирают ножками, имитируя еврейскую пластику с карикатур, а на тревожном andante moderato нам возгласят на одесской мове: "Поховорим о Кармен! Поховорим о молниеносном ее начале и ужясном конце". Ясно, что музыка побоку, а сюжет — лишь повод для прихотливых игр ума: "Три тени загромождают пути моего воображения. Хде то сердце, шо равнодушно к яго страданиям!". "Она очень пугается крыс, которые наводнили площадь" — это о русской девушке Микаэле, которую плотоядно обступили евреи. "У солдат встает, и солдаты встают", — гласит титр.
Титры играют важную роль — они переводят французский текст на понятный предполагаемой публике язык: "Кармен поет о том, что так долго ждала его, а он ведет себя как гандон". И в реплики, которые можно понимать как угодно, в зависимости от конъюнктуры: "Она мечтала о новой Одессе без подонков, погромов и украинцев".
Спектакль истекает художественными открытиями первобытного вкуса. Устойчивость Хозе к чарам Кармен объясняется просто: не любит женщин, а один из офицеров признается, что этот Хозе свел его с ума. В долгой сцене эротического сна автор действа вообще обходится без раздражающей его музыки — слышим только стоны вытирающей себе подмышки Кармен. Об извлеченной из-под юбки окровавленной прокладке вместо "цветка, что ты мне подарила" не написал только ленивый.
Вообще-то и смысл, и драйв опере сообщает именно музыка. В ней и смех, и слезы, и катарсис, без которого ни один оперный акт не существует и который уничтожен сочинителем пермской "Кармен". Циник не может ставить романтику, глухой не слышит музыку, человек без вкуса не оценит ее красоту. После песенки о Васе-Шмаровозе слушать Бизе — это как в цирке после клоунады затянуть Пятую Чайковского. Дело не в "кощунстве" — Бизе и не такое выдерживал — а в прискорбной глухоте человека, взявшегося перекроить партитуру, подогнав ее под размер своей фантазии. Гулять на ее ошметках тоскливо: там смрад безмыслия.
Опера — целостность. Со своим языком, стилем, присущим данному композитору, уникальным. Богомоловская "интерпретация" мало того, что рядом с великой музыкой особенно ясно демонстрирует интеллектуальное убожество, она немыслимо снижает и стиль, и тон: Кармен поет о любви, Хозе — "о том, что хочет повидаться с мужиками". Одна из драматичнейших опер идет в атмосфере веселого скандала, публика радостно хихикает: трагедия сведена к мелкой бытовухе из желтой хроники.
Провокация — главный и единственный прием режиссера. Он пробует публику на терпимость к пошлости, дурному вкусу, скабрезностям, блатной фене, антисемитизму: евреи здесь то крысы, то ежики — уже не совсем люди. Открыто издевается и над зрителем (а это съешь? а это?) и над шедевром, выбранным в жертву. Причем слегка так: намекнул — и в кусты, меня тут не стояло. Единственное, в чем серьезен — в сексуальной озабоченности: здесь все на грани, и стонущая от возбуждения Кармен, и едва ли не мастурбирующий Хозе, и неказистый стриптиз, и комично гиньольный финал, и титры, всё сводящие к казарменному юмору. Театр становится школой цинизма и отрицания эмпатии — как раз того, чем по сути и является музыкальное искусство.
Утомленные необходимостью вечно сидеть в оперных домах, критики в экстазе и готовы принять деградацию жанра за его революционное развитие, хотя мы имеем дело всего лишь с любителем пририсовать усы Моне Лизе. Он ничего, кроме приколов, творить не умеет: мизансцены однообразно фронтальны, характеров нет. Хорошо, что иногда ему надоедает бороться с Бизе, и он позволяет солистам просто петь. И тогда слышно, что в труппе есть сильные вокалисты (Борис Рудак — Хозе, Анжелика Минасова — Микаэла), отдельный аплодисмент Наталии Лясковой (Кармен), вытянувшей роль за счет яркой актерской индивидуальности. Что хорошо тренированы хор и оркестр под водительством Филиппа Чижевского- чувствуется былая культура, остатки эпохи Курентзиса. Но за прошедший после премьеры год разорванная на куски музыкальная ткань обмякла, стала неживой, спектакль лишился драйва. Внес свою лепту и чужой зал со сложной акустикой, и уровень вокала заметно просел. О том, как было, сужу по премьерной записи — она выглядит мастеровитей и азартней вялого московского спектакля.
…Из-под юбки Кармен доносится испуганная молитва Хозе. По-японски семеня и скрючившись в три погибели, бегают еврейские детишки. На банкете киногруппы героиня кайфует в компании трансвеститов в стиле Тинто Брасса. В музыку Бизе вплетается шум спускаемой воды в унитазе… По мере продвижения к финалу фантазия иссякает, приколы становятся все более вымученными, дисгармония происходящего на сцене и музыки надоедает уже к середине первого акта. Ким, Шевченко, Маяковский, Малинин, сваленные в кучу, взаимно уничтожают друг друга, образуя сборную солянку, не имеющую отношения ни к Бизе, ни вообще к искусству. Визг бензопилы, распиливающей еврейку-большевичку на составные, уже никого не изумит.
Пермская "Кармен" в очередной раз подтвердила великолепно снисходительное отношение нового гения ко всему, что создано до его прихода в мир. И я почти не сомневаюсь, что жюри наградит новаторское шоу, утверждающее блатной тон и цинизм переживаемого периода как норму, какой-нибудь "маской": после такой "карвумен" любая Кармен покажется пресной. Маленькие геростратовы радости.
