Почему отпуска и выходные корреспондент «РГ» проводит во фронтовом госпиталеМои выходные не похожи на шумные праздники или спокойные прогулки, как у нормальных людей. Я провожу их во фронтовом госпитале. Где все дрожит от взрывов снарядов, куда приносят раненых прямо с поля боя. Волонтеры — это всегда добровольно. Всегда бесплатно. Они в госпитале не главное, но, может быть, они — его душа?
Вот и сейчас я снова в госпитале, где усталые медики несут свой крест, и волонтеры, как невидимые герои, делают свою тихую, но невероятно важную работу. Почему я выбираю провести свой отпуск и выходные именно здесь? Может быть, потому что вижу смысл в том, чтобы помогать другим, когда это очень необходимо.
Фронтовой госпиталь — это не просто больница, это своего рода алтарь служения и сострадания. Здесь каждый день сотни людей сражаются за жизнь, и каждый день наша команда делает все возможное, чтобы помочь им в этой борьбе. Медики и волонтеры готовы отдать себя ради спасения других. Мы все здесь по одной причине, чтобы быть рядом с теми, кто нуждается в нашей помощи.
Мои первые шаги были очень робкие. Моя знакомая дозвонилась мне и рассказала о волонтерском женском батальоне. Она сказала, что им не хватает людей, и я бы могла помочь. Я не раздумывала. В госпитале, куда меня вела судьба, было все: бинты, лекарства, победоносный настрой. Но не хватало очень важного — рабочих рук. У меня же не было соответствующих навыков и опыта работы, но я решила не отступать.
Моя первая поездка была зимой. Белые снежные покрывала лежали повсюду, а впереди меня ждала суровая реальность войны. Вида крови и тяжелой работы я не боялась. Я поехала на передовую, а не в тыловой госпиталь. День и ночь работала санитаркой, помогая раненым, и вела свой дневник.
Я писала о каждом дне, о событиях и людях, которых встречала. В те дни во мне смешались и радость, и горечь, но всегда присутствовала надежда на лучшее. Так начался мой дневник и моя история, полная вызовов и невероятных встреч в этом госпитале.
Сотни спасенных жизней
Маршрут от Ростова до Луганска оказался безопасным, а ранняя дорога стремительной. Навигатор смолк только тогда, когда перед глазами начали маячить стволы орудий, указывая близость к передовой. Наши танки напролом продвигались и напирали, у танкистов и спросила, где госпиталь. У его входа крепился блокпост. Лица охраны госпиталя серьезны, так и должно быть, но я улыбаюсь во весь рот. Говорят, здесь чужих не пропустят. Но я к своим.
Он предстал стеной защиты и надежности. Госпиталь был не просто местом, а оплотом, куда приходили те, кто нуждался в помощи. Приемное отделение. Медсестры суетились, врачи изучали рентгеновские снимки. Я стушевалась: у меня ведь нет медицинского образования, я и в больницах-то редко бывала! Но я знала, что здесь нужна каждая пара рук, каждое доброе сердце. Я могла не быть врачом, но я могла быть поддержкой, утешением, помощью.
Волонтеры — это всегда добровольно. И всегда бесплатно
Моя неуверенность исчезла с теплом и дружелюбием тех, кто работал здесь. Волонтеры и медики приняли меня как часть команды, несмотря на мои сомнения и неопытность. Первая небольшая экскурсия по госпиталю оказалась впечатляющей. Проходя по первому этажу, я заметила операционную — темную стерильную комнату. Взгляд зацепил разрезанный живот.
Тяжкая ноша на плечах медиков. Сотни спасенных жизней, бессонные ночи, мешки под глазами и постоянные сверхурочные — все это часть их работы. Даже сон у врачей по графику.
Меня представили как новенькую старшему по госпиталю. Подняла глаза на доктора, что возвышался надо мной. Кадуцей — символ мудрости и исцеления, словно встреча с самим Асклепием, богом медицины в человеческом облике. Два змея, обвивающие жезл, и два крыла — пожалуй, самый узнаваемый символ в мире и необычный позывной.
В марте 1973 года в Казани родился парень, которому предназначалось стать богом в мире хирургии. И вот мне самой пришлось увидеть, что такое пневмоторакс — скопление воздуха в легких. Но операции, которые выполнял Кадуцей, были сложнее этой. Я слышала, что его голову оценивали в 5 млн на украинском сайте «Миротворец». Непонятно только, гривен или рублей?
По рации хрипящим голосом вызвали всех врачей и персонально доктора под позывным Антибиотик. С ним тоже познакомилась. Когда мы собрались на консилиуме, внезапно привезли «тяжелого». На фоне бесконечной спешки анестезиолог, спокойный как удав, угостил меня леденцом — сказал, что это поможет поддержать уровень сахара в крови. Как сейчас помню, работа реаниматолога пронеслась передо мной, как вызов жизни и смерти. Сквозь меня проходили словно призраки и фантомы — шествие эвакуационщиков, несущих на руках раненых с поля боя. По сравнению с их работой моя — самая малость.
Медики иногда выбирались из госпиталя на улицу, в тот двор, где росли старые елочки. Кто-то курил, кто-то тихо общался с ранеными. Я тоже. Но ни один из медицинского персонала не называл своего имени. Они оставались в тени анонимности, как и сам госпиталь, лишенный опознавательных знаков из соображений безопасности. Знали лишь одно — это был транзитный госпиталь. Минимальное пребывание на кушетке здесь час-полтора, максимальное — сутки-двое.
Темнело, а вечером раненых прибывало еще больше. 20 бойцов разом. Сначала я не могла выносить стоны раненых, эти звуки резали сердце. Но умудрялась сохранять наружное спокойствие на фоне внутреннего шторма. В тот вечер, проходя по коридору, я увидела их — раненых «мотострелков», так еще называют сухопутные войска. Все моментально уступили им дорогу. Военная форма была разорвана в клочья — ее сразу в утиль. Одному из них я уложила подушечку так, чтобы ему было удобнее. Рентген показал два осколка в руке, которые тут же достали. А после я сама присматривала за ним, как за драгоценным сокровищем.
В первый день я увидела столько всего. Узнала, что будет отключение воды по утрам, и возможно, отключение света. Запомнила имена медсестер, и в чем разница между уколами и обезболами тоже узнала. Когда на часах уже было за полночь, мои силы иссякли. Я упала в мягкое кресло в коридоре и уснула.
Женское лицо войны
А ранним утром я получаю свой первый шеврон. У волонтеров даже есть свои отличительные знаки, похожие на печати судьбы. Крест, украшающий мое плечо, символизирует помощь и милосердие. Теперь я — часть команды волонтеров, где старшая и вдохновительница — Нелли. Некоторые скажут, что война не место для женщин-волонтеров. Но в этом мире, где есть страдания и боль, именно женщины во все времена были тем камнем, на который опирался мир в своих тяжелейших испытаниях. Уход за ранеными всегда был уделом женщины.
Нелли Дмитренко приехала из Ростова, ее позывной Ростовчанка так же красив, как и она сама. В юности профессионально занималась легкой атлетикой, великолепная спортивная форма придала телу невероятную силу и выносливость. Но за этой силой скрывались нежность и забота. У нее дипломы физиотерапевта и массажиста, и раньше ее клиентами были известные актеры и звезды. Теперь же Нелли применяет свое мастерство в госпитале — ухаживает за ранеными, окутывая их женским теплом и любовью.
Мы шли с ней по коридору. В волонтерской куртке я чувствовала себя как часть чего-то большего, маленькой песчинкой в бескрайнем океане добра. У Нелли свой женский батальон, только волонтерский. Были еще другие девочки-волонтеры — Аня, Таня, Наташа, Олеся. Они, как белокрылые ангелы, исчезали в толпе раненых, как в замедленной съемке и завесе дыма. Словно возвращали наших ребят с того света.
Вместе с ними я хваталась за любую работу. Выносить «утку» не вызывало во мне противности. Так нас учила пожилая санитарка. Так же непринужденно мы меняли окровавленную одежду на новую, кормили раненых с ложечки. Уже научилась одной рукой маневрировать медицинской каталкой, другой — бинтовать ссадину. Даже «слить» мочеприемник через трубочку, полный до краев, мне удалось с первого раза.
Многие бойцы отказывались от ухода и мытья, чувствовали себя неловко перед девушкой. На котлету, горячую и аппетитную, они соглашались охотнее. И о домашних пирожках говорили с восхищением — у них тесто тягучее, но не затянутое, и столько начинки! Эти маленькие кусочки домашнего тепла и уюта становились настоящим утешением. Но руки раненых с трудом отмывались от окопной грязи.
— Я непрестанно молился в окопе, — шептал раненый.
И прижимался к иконе. Крепок оказался щит из молитв Богородицы. Архангелы — стражи незримого мира, что охраняют сердца усталых воинов. Вместе с ними импровизированный госпитальный алтарь освещался на столике. Крестики, бутылочки со святой водой — колыбель для души, ожидающей прикосновение благодати. Лик Иисуса переливался цветным бисером. Настоящая картина живой веры и надежды.
Раненые прибывали каждые три-пять часов. Однажды пришлось самой гнаться за бойцом, решившим дать ходу на каталке, которая понеслась дальше по коридору. И чтобы лучше понять устройство кресла-коляски, нужно сесть и проехать на ней самой. Так и сделала. Это заметили окружающие, и их взгляды были полны удивления. Костылей хватало на всех бойцов. В тот день я научилась регулировать железный «костылек» по высоте. Это обеспечит комфорт и поддержку тем, кто нуждается в них больше всего.
Костыль сразу пошел в дело. Привезли обессиленного и очень обезвоженного бойца. Еле стоял на ногах. Не мог выдавить из себя и слова, и худой был как велосипед. Его морили голодом, «бандеровцы» окружили и загнали в ловушку, словно зверя в клетке. Он укрылся в лисьей норе, где неделю питался одними галетами из сухпайка. С подкреплением наши взяли высоту, извлекли из недр земли и мрака истощенного бойца. Его мигом привезли нам сюда в госпиталь.
Второй день летел быстрее первого. За окном уже сверкали звезды. Мое внимание привлекло молодое лицо в корочках, с ожогами от пороха. И голубые глаза, застывшие в бескрайней тоске. Навсегда запомнила его позывной — Искра, совсем юного паренька с ампутированной ножкой. И каждая его мысль была пропитана решимостью и жаждой возвращения.
Я навсегда запомнила его позывной — Искра, совсем юного паренька с ампутированной ножкой
Искра стал для меня символом необыкновенной силы и стойкости. Под сводами звездного неба он мечтал о том мгновении, когда снова вернется к своим братьям на передовой, воображая себя уже расхаживающим на искусственной опоре. Хоть современные протезы стоят дорого, но государство старается помочь. Мы вместе смотрели на бесконечное мерцание звезд и томились в ожидании санитарного вертолета. Он прилетит на рассвете под первыми лучами солнца.
Я сбилась со счета слишком быстро, а затем даже не пыталась. Ночью пересчитать бойцов становилось труднее с каждой минутой, переодеть в сухую одежду тем более. Зимой куда сложнее, когда холод проникает в кости. К основному списку одежды добавляется теплая. Куртка, шапка и перчатки — для эвакуации раненых в Ростов.
Голова кружилась от усталости и запахов спиртовых растворов. Но я не пью, и у военных сухой закон. Кусок в горло не лезет. Похудела. Не знаю насколько, но брюки висели уже на мне свободно.
Живительные артерии
Сонный голубь шел по карнизу и царапал жесть. В семь утра над госпиталем пронесся первый истребитель. Российская сверхзвуковая авиация летала низко, а еще ниже кружили дроны. Вскочила с кровати, на этот раз от жужжания моторчика. Маленький квадрокоптер пролетел словно Карлсон над крышей, маневрируя и перебирая в воздухе железными ножками. Волонтеры меня успокоили. Это был наш разведывательный дрон.
За окном издалека разглядела целые караваны машин гуманитарной помощи. Из Питера, Москвы, Белой Калитвы, Нижнего Новгорода. И каждый такой короб оранжевых апельсинов — как солнечное послание. В коробке лежали плюшевые Чебурашки — как в советском мультфильме из прошлого. Там еще яблоки и мед. И красная рыба в вакуумной упаковке, даже копченый балык с бочка молодого бычка — все это привезли в Донбасс. Протягивая руку помощи и солидарности, что сглаживает боль.
Со всей страны помогают госпиталю, везут «медицину» — так между собой называют лекарственные препараты. Аптечный склад — живительная артерия госпиталя. Подземное царство мазей и ампул. Воспаление легких, гангрена — страшные недуги. И если заболит голова или раны, склад под землей был местом, где лежали тысячи таблеток от боли. Шорохи распакованных тюбиков, звуки открывающихся флаконов — все это было обыденной музыкой склада.
Тяжелые коробки с лекарствами перенесли в подвал. И тут я расслабилась, оперлась на стену, почувствовала в себе нечто неведомое, что заставило меня даже всплакнуть от такой нагрузки. Но плакать не было времени и сил. Торопилась, перестилала кровати и белоснежные простыни. Раз двадцать бегала туда-сюда и за гигиеническими наборами — зубной пастой, мылом и расческами. И вот, проводя расческой по запутанным и отросшим волосам раненого, я осознала, что это не просто уход за раненым, а символ нашей надежды и заботы.
— Расческа! Я два месяца не расчесывался, уже и забыл — как это!
Последний день вот-вот закончится. Огляделась я с тоской. Не хочется уезжать отсюда, где осталась часть души. Машина скорой помощи рванула с пробуксовкой. А мне ночью не проехать — комендантский час, и нужно ехать заранее домой.
Улыбалась я, хоть и душа болит. Делилась с дневником своими чувствами. Со многими бойцами оставалась на связи в дороге, переписывались. Могу приезжать только в выходные, в остальные дни — работа, от которой пока сложно отказаться. Таковы мои выходные в госпитале — дни, когда сердце наполняется гордостью за то, что можно сделать для других. Я испытала чувство благодарности за возможность быть частью такой невероятной команды фронтового госпиталя.
